– Какая разница? – Дейзи усадила Лотти на террасе с чашкой чая и старалась говорить спокойнее, чем она была на самом деле. – Это всего лишь местная газетенка.

– Дело в другом, – сердито ответила Лотти. – Не хочу, чтобы повсюду раструбили об этой истории. Чтобы на картину пялились все кому не лень. Люди ведь знают, что это я.

Дейзи решила не упоминать о журналисте из «Дейли телеграф».

В самом Мерхеме, если верить разведке, местное Общество трезвости вместе с Ассоциацией хозяек гостиниц и остатками адвентистов седьмого дня готовились пикетировать открытие отеля на глазах у нескольких репортеров и одного оператора из региональных телевизионных новостей. Дейзи пыталась дозвониться до офиса Джонса, предупредить его, но секретарь перевела ее звонок на Кэрол.

– О, не беспокойся, – небрежно бросила та. – Мы пригласим их в дом выпить и сфотографироваться, дай Бог им здоровья. Всегда срабатывает – разоружим их капелькой обаяния. А не получится, так выставим за ворота.

Когда в тот же день, ближе к вечеру, Дейзи пошла прогуляться с Элли в город, компания пожилых дам перестала разговаривать и уставилась на нее. Дейзи захотела купить газету, и владелец магазинчика вышел из-за прилавка, чтобы пожать ей руку.

– Вы молодец, – сказал он, озираясь, словно кто-то мог их подслушать. – Бизнес порождает бизнес. А люди этого не понимают. Но как только вы встанете на ноги и окрепнете, все тут же будет забыто. Просто они столько лет всему сопротивлялись, что ничего другого уже не умеют.

За день до открытия, после того как строители и работники кухни ушли, после того как Джонс уехал с Кэрол на ее нелепой спортивной машине, а Дейзи понесла Элли наверх купаться, Лотти задержалась. Когда в доме все стихло, она обошла каждую комнату. Сентиментальный человек мог бы сказать, что она прощалась. Она же заверила себя, что всего лишь проверяет порядок. У Дейзи и без того забот хватало с ребенком, открытием и бесполезным папашей, а Джонс, видимо, сам еще не знал, в какую сторону ему двигаться, так что кому-то нужно было приглядеть за порядком. Она дважды это повторила для большей убедительности.

Лотти заходила в каждую комнату, вспоминая, какой она была прежде, и ей помогали в этом фотографии на стенах, которые она иногда позволяла себе рассмотреть. Лица, застывшие во времени, смотрели на нее и улыбались, словно незнакомцы. Из этих людей уже почти никого не осталось, говорила она себе. А фотографии в рамках – всего лишь часть внутреннего декора, чтобы добавить атмосферу подлинности приморскому дому какого-то богача.

Гостиную она оставила напоследок. Каждый ее шаг по новому паркету отдавался гулким эхом. Лотти вошла и села на диванчик точно так, как сидела Аделина почти полвека тому назад, когда Лотти впервые ее увидела. Дом, огромный и белый, больше не казался «Аркадией», его комнаты перестали быть молчаливыми свидетелями ее секретов. Восковая полировка и свежесрезанные цветы заглушили прежние запахи соленого моря и возможностей. Блестящие кухонные плиты, чистая обивка и светлые идеальные стены почему-то казались бессмысленными, они изгнали дух этого места.

И все же кто я такая, чтобы высказываться? – подумала Лотти, озираясь. В любом случае, здесь всегда было слишком много боли. Слишком много тайн. Теперь будущее дома принадлежит другим людям. Она внимательно оглядела комнату, и взгляд ее остановился на фотографии Селии в ярко-алой юбке, которая теперь сочеталась с обивкой. Она вспомнила, как на нее с озорством смотрели понимающие глаза, а стройные ножки всегда готовы были вскочить и умчаться. Моя история – как эти фотографии, подумала Лотти. Всего лишь часть внутреннего декора.

Несколько минут спустя из ванной комнаты вышла Дейзи с завернутой в полотенце Элли и направилась в кухню, чтобы согреть девочке молоко. Но, спустившись до середины лестницы, она взглянула в гостиную, затем медленно повернулась и снова ушла наверх, несмотря на протесты Элли.

А Лотти осталась сидеть внизу, погруженная в глубокое раздумье. Она почему-то казалась маленькой, хрупкой и очень одинокой.

Накануне открытия, вечером, Джонс подровнял шаткую стопку документов на столе, закрыл дверь в кабинет, куда доносился громкий смех из бара «Красных комнат», допил остатки кофе, затем поискал рабочий номер бывшей жены и позвонил ей. Алекс удивилась, услышав его голос: вероятно, она предполагала, впрочем, как и он, что после ее замужества характер их дружбы изменится.

Он терпеливо выслушал ее рассказ о медовом месяце, а она тактично ограничилась описанием красот острова, невероятного цвета морских волн и собственных солнечных ожогов. Она сообщила ему новые номера телефонов, понимая, что он вряд ли когда-нибудь позвонит ей домой. Только потом она спросила, все ли у него в порядке.

– Да. Превосходно… Хотя… Нет, не совсем.

– Я могу чем-нибудь помочь?

– Есть одна проблема… Довольно сложная. – (Она ждала.) – Даже не знаю, можно ли с тобой ее обсуждать.

В ее вопросительном «Да?» прозвучала настороженность.

– Ты же знаешь меня, Алекс. Я никогда не умел говорить.

– Это точно.

– А… послушай… забудь.

– Да будет тебе, Джонс. Говори, раз начал.

Он вздохнул:

– Просто я… кажется, привязался к одному человеку. Раньше она была одна, а теперь – нет.

На другом конце провода молчали.

– Я ничего ей не сказал. А ведь следовало. Прямо не знаю, что делать.

– Она была одна?

– Ну да. И в то же время нет. Я точно знаю, что к ней чувствую, но теперь не могу сделать шаг. Слишком поздно.

– Слишком поздно?

– Ну, не знаю. Ты думаешь, еще не поздно? Считаешь, можно признаться? В данных обстоятельствах?

Еще одна затянувшаяся пауза.

– Алекс?

– Джонс… Даже не знаю, что сказать.

– Прости. Мне не следовало тебе звонить.

– Нет-нет. Хорошо, что мы говорим о таких вещах. Но… Я теперь замужем.

– Знаю.

– И думаю, твои чувства ко мне не совсем… уместны. Ты же знаешь, как Найджел к этому относится…

– Что?

– Я польщена. Честно. Но…

– Нет-нет, Алекс. Я говорю не о тебе. О боже, что я сказал?

На этот раз тишина наступила от смущения.

– Ал, прости. Я не так выразился. Как всегда.

Она поспешно рассмеялась, изображая равнодушие:

– О, не беспокойся, Джонс. Для меня это большое облегчение. Я просто неверно истолковала твои слова. – Она говорила как учитель младших классов, решительно и оживленно. – Так кто эта девушка на этот раз?

– В том-то все и дело, что она не такая, как все.

– В каком смысле? Блондинка ради разнообразия? Из каких-нибудь экзотических краев? Или ей уже за двадцать?

– Нет. Я с ней работаю. Она дизайнер.

– Хоть что-то новое, а то все одни официантки.

– И мне кажется, я ей нравлюсь.

– Тебе кажется? Так ты еще с ней не спал?

– Вот только отец ребенка взял и вернулся.

Короткая заминка.

– Ее ребенка?

– Ну да, у нее ребенок.

– У нее ребенок? Ты полюбил женщину с ребенком?

– Я не сказал, что полюбил. И тебе совсем не обязательно говорить таким тоном.

– После всего, что ты мне наговорил о детях? Какой еще тон у меня может быть, Джонс?

Он откинулся на спинку стула.

– Ушам своим не верю! – Голос на том конце провода звучал резко, возмущенно.

– Алекс, прости. Я не хотел тебя обидеть.

– Ты меня не обидел. Я теперь замужем. Ты не можешь меня обидеть. Для меня все это давно в прошлом.

– Я просто хотел выслушать какой-то совет, а ты единственная, кого я знаю…

– Нет, Джонс, ты хотел, чтобы кто-то примирил тебя с фактом, что ты впервые полюбил, но неудачно. Так вот, я на роль утешителя больше не гожусь. Несправедливо, что ты ко мне обращаешься. Понял? А теперь мне пора. У меня встреча.

В день открытия Дейзи проснулась в час, когда обычно спят, и лежала в кровати, глядя, как рассвет просачивается сквозь льняные шторы ручной работы. В семь она встала, прошла в ванную и проплакала почти десять минут, стараясь не разбудить малышку, а потому всхлипывая в египетское хлопковое полотенце. Потом она ополоснула лицо холодной водой, набросила халат, взяла в руки детский монитор и прошлепала в соседнюю комнату, к Даниелю.